Неточные совпадения
— Вы опасный
человек! — сказала она мне, — я бы лучше желала попасться
в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок… Я вас прошу не шутя: когда вам вздумается обо мне говорить дурно, возьмите лучше нож и зарежьте меня, — я думаю, это вам не будет очень трудно.
Когда дорога понеслась узким оврагом
в чащу огромного заглохнувшего
леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем
человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда на вопрос: «Чей
лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из
леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз,
в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами
в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались
в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
«Вырастет, забудет, — подумал он, — а пока… не стоит отнимать у тебя такую игрушку. Много ведь придется
в будущем увидеть тебе не алых, а грязных и хищных парусов; издали нарядных и белых, вблизи — рваных и наглых. Проезжий
человек пошутил с моей девочкой. Что ж?! Добрая шутка! Ничего — шутка! Смотри, как сморило тебя, — полдня
в лесу,
в чаще. А насчет алых парусов думай, как я: будут тебе алые паруса».
— Деревья
в лесу, — повторила она. — Стало быть, по-вашему, нет разницы между глупым и умным
человеком, между добрым и злым?
— Во-первых, на это существует жизненный опыт; а во-вторых, доложу вам, изучать отдельные личности не стоит труда. Все
люди друг на друга похожи как телом, так и душой; у каждого из нас мозг, селезенка, сердце, легкие одинаково устроены; и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других.
Люди, что деревья
в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой.
— Меня вы забудете, — начал он опять, — мертвый живому не товарищ. Отец вам будет говорить, что вот, мол, какого
человека Россия теряет… Это чепуха; но не разуверяйте старика. Чем бы дитя ни тешилось… вы знаете. И мать приласкайте. Ведь таких
людей, как они,
в вашем большом свете днем с огнем не сыскать… Я нужен России… Нет, видно, не нужен. Да и кто нужен? Сапожник нужен, портной нужен, мясник… мясо продает… мясник… постойте, я путаюсь… Тут есть
лес…
Темное небо уже кипело звездами, воздух был напоен сыроватым теплом, казалось, что
лес тает и растекается масляным паром. Ощутимо падала роса.
В густой темноте за рекою вспыхнул желтый огонек, быстро разгорелся
в костер и осветил маленькую, белую фигурку
человека. Мерный плеск воды нарушал безмолвие.
Завязалась неторопливая беседа, и вскоре Клим узнал, что
человек в желтой рубахе — танцор и певец из хора Сниткина, любимого по Волге, а сосед танцора — охотник на медведей, лесной сторож из удельных
лесов, чернобородый, коренастый, с круглыми глазами филина.
— Домой, это…? Нет, — решительно ответил Дмитрий, опустив глаза и вытирая ладонью мокрые усы, — усы у него загибались
в рот, и это очень усиливало добродушное выражение его лица. — Я, знаешь, недолюбливаю Варавку. Тут еще этот его «Наш край», — прескверная газетка! И — черт его знает! — он как-то садится на все, на дома,
леса, на
людей…
— Впрочем — ничего я не думал, а просто обрадовался
человеку.
Лес, знаешь. Стоят обугленные сосны, буйно цветет иван-чай. Птички ликуют, черт их побери. Самцы самочек опевают. Мы с ним, Туробоевым, тоже самцы, а петь нам — некому. Жил я у помещика-земца, антисемит, но, впрочем, — либерал и надоел он мне пуще овода. Жене его под сорок, Мопассанов читает и мучается какими-то спазмами
в животе.
— Насколько ты, с твоей сдержанностью, аристократичнее других! Так приятно видеть, что ты не швыряешь своих мыслей, знаний бессмысленно и ненужно, как это делают все, рисуясь друг перед другом! У тебя есть уважение к тайнам твоей души, это — редко. Не выношу
людей, которые кричат, как заплутавшиеся
в лесу слепые. «Я, я, я», — кричат они.
Клим подметил, что Туробоев пожал руку Лютова очень небрежно, свою тотчас же сунул
в карман и наклонился над столом, скатывая шарик из хлеба. Варавка быстро сдвинул посуду, развернул план и, стуча по его зеленым пятнам черенком чайной ложки, заговорил о
лесах, болотах, песках, а Клим встал и ушел, чувствуя, что
в нем разгорается ненависть к этим
людям.
На дачах Варавки поселились незнакомые
люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась о берег и стены купальни;
в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы
людей, взмахивались
в воздух масляно блестевшие руки; вечерами
в лесу пели песни гимназисты и гимназистки, ежедневно,
в три часа, безгрудая, тощая барышня
в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а
в четыре шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
—
Лес рубят. Так беззаботно рубят, что уж будто никаких
людей сто лет
в краю этом не будет жить. Обижают землю, ваше благородье!
Людей — убивают, землю обижают. Как это понять надо?
«Парад кокоток
в Булонском
лесу тоже пошлость, как “Фоли-Бержер”. Коше смотрит на меня как на
человека, которому он мог бы оказать честь протрясти его
в дрянненьком экипаже. Гарсоны служат мне снисходительно, как дикарю. Вероятно, так же снисходительны и девицы».
Город уже проснулся, трещит, с недостроенного дома снимают
леса, возвращается с работы пожарная команда, измятые, мокрые гасители огня равнодушно смотрят на
людей, которых учат ходить по земле плечо
в плечо друг с другом, из-за угла выехал верхом на пестром коне офицер, за ним, перерезав дорогу пожарным, громыхая железом, поползли небольшие пушки, явились солдаты
в железных шлемах и прошла небольшая толпа разнообразно одетых
людей, впереди ее чернобородый великан нес икону, а рядом с ним подросток тащил на плече, как ружье, палку с национальным флагом.
— Так вот — провел недель пять на лоне природы. «
Лес да поляны, безлюдье кругом» и так далее. Вышел на поляну, на пожог, а из ельника лезет Туробоев. Ружье под мышкой, как и у меня. Спрашивает: «Кажется, знакомы?» — «Ух, говорю, еще как знакомы!» Хотелось всадить
в морду ему заряд дроби. Но — запнулся за какое-то но. Культурный
человек все-таки, и знаю, что существует «Уложение о наказаниях уголовных». И знал, что с Алиной у него — не вышло. Ну, думаю, черт с тобой!
Она с простотою и добродушием Гомера, с тою же животрепещущею верностью подробностей и рельефностью картин влагала
в детскую память и воображение Илиаду русской жизни, созданную нашими гомеридами тех туманных времен, когда
человек еще не ладил с опасностями и тайнами природы и жизни, когда он трепетал и перед оборотнем, и перед лешим, и у Алеши Поповича искал защиты от окружавших его бед, когда и
в воздухе, и
в воде, и
в лесу, и
в поле царствовали чудеса.
После нескольких звуков открывалось глубокое пространство, там являлся движущийся мир, какие-то волны, корабли,
люди,
леса, облака — все будто плыло и неслось мимо его
в воздушном пространстве. И он, казалось ему, все рос выше, у него занимало дух, его будто щекотали, или купался он…
И это правда. Обыкновенно ссылаются на то, как много погибает судов. А если счесть, сколько поездов сталкивается на железных дорогах, сваливается с высот, сколько гибнет
людей в огне пожаров и т. д., то на которой стороне окажется перевес? И сколько вообще расходуется бедного человечества по мелочам,
в одиночку, не всегда
в глуши каких-нибудь пустынь,
лесов, а
в многолюдных городах!
Все открывшееся перед нами пространство, с
лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где
в полях работали
люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже опасного плавания, показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
По горам,
в лесу, огни, точно звезды, плавали, опускаясь и подымаясь по скатам холмов: видно было, что везде расставлены
люди, что на нас смотрели тысячи глаз, сторожили каждое движение.
При нас, однако, с
людьми ничего не случилось; но у одного китайца, который забрался подальше
в лес, тигр утащил собаку.
«Сохрани вас Боже! — закричал один бывалый
человек, — жизнь проклянете! Я десять раз ездил по этой дороге и знаю этот путь как свои пять пальцев. И полверсты не проедете, бросите. Вообразите, грязь, брод; передняя лошадь ушла по пояс
в воду, а задняя еще не сошла с пригорка, или наоборот. Не то так передняя вскакивает на мост, а задняя задерживает: вы-то
в каком положении
в это время? Между тем придется ехать по ущельям, по
лесу, по тропинкам, где качка не пройдет. Мученье!»
Несколько
человек ощупью пошли по опушке
леса, а другие,
в том числе и я, предпочли идти к китайцу пить чай.
Видели мы по
лесу опять множество бурундучков, опять quasi-соболя, ждали увидеть медведя, но не видали, видели только, как якут на станции, ведя лошадей на кормовище
в лес, вооружился против «могущего встретиться» медведя ружьем, которое было
в таком виде,
в каком только первый раз выдумал его
человек.
Третий разряд составляли
люди, наказанные за то, что они совершали, по их понятиям, самые обыкновенные и даже хорошие поступки, но такие, которые, по понятиям чуждых им
людей, писавших законы, считались преступлениями. К этому разряду принадлежали
люди, тайно торгующие вином, перевозящие контрабанду, рвущие траву, собирающие дрова
в больших владельческих и казенных
лесах. К этим же
людям принадлежали ворующие горцы и еще неверующие
люди, обворовывающие церкви.
— А мы тятеньку вашего, покойничка, знавали даже очень хорошо, — говорил Лепешкин, обращаясь к Привалову. — Первеющий
человек по нашим местам был… Да-с. Ноньче таких и
людей, почитай, нет… Малодушный народ пошел ноньче. А мы и о вас наслышаны были, Сергей Александрыч. Хоть и
в лесу живем, а когда
в городе дрова рубят — и к нам щепки летят.
Они вышли из врат и направились
лесом. Помещик Максимов,
человек лет шестидесяти, не то что шел, а, лучше сказать, почти бежал сбоку, рассматривая их всех с судорожным, невозможным почти любопытством.
В глазах его было что-то лупоглазое.
«Слава Богу, кричу, не убили
человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх,
в лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого
человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять
в себя заставил.
— Эх, одолжи отца, припомню! Без сердца вы все, вот что! Чего тебе день али два? Куда ты теперь,
в Венецию? Не развалится твоя Венеция
в два-то дня. Я Алешку послал бы, да ведь что Алешка
в этих делах? Я ведь единственно потому, что ты умный
человек, разве я не вижу.
Лесом не торгуешь, а глаз имеешь. Тут только чтобы видеть: всерьез или нет
человек говорит. Говорю, гляди на бороду: трясется бороденка — значит всерьез.
Сразу от бивака начинался подъем. Чем выше мы взбирались
в гору, тем больше было снега. На самом перевале он был по колено. Темно-зеленый хвойный
лес оделся
в белый убор и от этого имел праздничный вид. Отяжелевшие от снега ветви елей пригнулись книзу и
в таком напряжении находились до тех пор, пока случайно упавшая сверху веточка или еловая шишка не стряхивала пышные белые комья, обдавая проходящих мимо
людей холодной снежной пылью.
В долине Такемы произрастают могучие девственные
леса, которых ни разу еще не касалась рука
человека.
Лес кончился, и опять потянулась сплошная гарь. Та к прошли мы с час. Вдруг Дерсу остановился и сказал, что пахнет дымом. Действительно, минут через 10 мы спустились к реке и тут увидели балаган и около него костер. Когда мы были от балагана
в 100 шагах, из него выскочил
человек с ружьем
в руках. Это был удэгеец Янсели с реки Нахтоху. Он только что пришел с охоты и готовил себе обед. Котомка его лежала на земле, и к ней были прислонены палка, ружье и топор.
Другие признаки, совершенно незаметные для нас, открыли ему: этот
человек был удэгеец, что он занимался соболеванием, имел
в руках палку, топор, сетку для ловли соболей и, судя по походке, был молодой
человек. Из того, что он шел напрямик по
лесу, игнорируя заросли и придерживаясь открытых мест, Дерсу заключил, что удэгеец возвращался с охоты и, вероятно, направляется к своему биваку. Посоветовавшись, мы решили идти по его следам, тем более что они шли
в желательном для нас направлении.
Следующий день был солнечный и морозный. Утром я построил свою команду, провозгласил тост за всех, кто содействовал снаряжению нашей экспедиции.
В заключение я сказал
людям приветственное слово и благодарил их за примерную службу. Крики «ура» разнеслись по
лесу.
Эти птицы каждый раз при приближении
людей поднимали неистовый крик и старались как можно скорее укрыться
в чаще
леса.
Я велел разбудить остальных
людей и выстрелил. Звук моего выстрела всколыхнул сонный воздух. Гулкое эхо подхватило его и далеко разнесло по
лесу. Послышалось быстрое бренчанье гальки и всплеск воды
в реке. Испуганные собаки сорвались со своих мест и подняли лай.
Пробираться сквозь заросли горелого
леса всегда трудно. Оголенные от коры стволы деревьев с заостренными сучками
в беспорядке лежат на земле.
В густой траве их не видно, и потому часто спотыкаешься и падаешь. Обыкновенно после однодневного пути по такому горелому колоднику ноги у лошадей изранены, у
людей одежда изорвана, а лица и руки исцарапаны
в кровь. Зная по опыту, что гарь выгоднее обойти стороной, хотя бы и с затратой времени, мы спустились к ручью и пошли по гальке.
Немало трудностей доставил нам переход по затопленному
лесу.
В наносной илистой почве мулы вязли, падали и выбивались из сил. Только к сумеркам нам удалось подойти к горам с правой стороны долины. Вьючные животные страшно измучились, но еще больше устали
люди. К усталости присоединился озноб, и мы долго не могли согреться.
Он знает толк во всем, что важно или занимательно для русского
человека:
в лошадях и
в скотине,
в лесе,
в кирпичах,
в посуде,
в красном товаре и
в кожевенном,
в песнях и плясках.
Иногда случается, что горы и
лес имеют привлекательный и веселый вид. Так, кажется, и остался бы среди них навсегда. Иногда, наоборот, горы кажутся угрюмыми, дикими. И странное дело! Чувство это не бывает личным, субъективным, оно всегда является общим для всех
людей в отряде. Я много раз проверял себя и всегда убеждался, что это так. То же было и теперь.
В окружающей нас обстановке чувствовалась какая-то тоска, было что-то жуткое и неприятное, и это жуткое и тоскливое понималось всеми одинаково.
Всякий раз, когда вступаешь
в лес, который тянется на несколько сот километров, невольно испытываешь чувство, похожее на робость. Такой первобытный
лес — своего рода стихия, и немудрено, что даже туземцы, эти привычные лесные бродяги, прежде чем переступить границу, отделяющую их от
людей и света, молятся богу и просят у него защиты от злых духов, населяющих лесные пустыни.
Чтобы мясо не испортилось, я выпотрошил кабана и хотел было уже идти на бивак за
людьми, но опять услышал шорох
в лесу. Это оказался Дерсу. Он пришел на мои выстрелы. Я очень удивился, когда он спросил меня, кого я убил. Я мог и промахнуться.
Каким затерявшимся кажется
человек среди этих скалистых гор, лишенных растительности! Незадолго до сумерек мы взобрались на перевал, высота которого измеряется
в 1215 м. Я назвал его Скалистым. Отсюда, сверху, все представляется
в мелком масштабе: вековой
лес, растущий
в долине, кажется мелкой щетиной, а хвойные деревья — тоненькими иглами.
Через час наблюдатель со стороны увидел бы такую картину: на поляне около ручья пасутся лошади; спины их мокры от дождя. Дым от костров не подымается кверху, а стелется низко над землей и кажется неподвижным. Спасаясь от комаров и мошек, все
люди спрятались
в балаган. Один только
человек все еще торопливо бегает по
лесу — это Дерсу: он хлопочет о заготовке дров на ночь.
Следующий день мы продолжали свой маршрут по реке Инза-Лазагоу. Долина ее
в средней части суживается, но затем опять начинает расширяться. Горы с правой стороны крутые и скалистые.
В их обрывах когда-то нашли прожилки серебросвинцовой руды, отчего и долина получила свое настоящее название. Долина Инза-Лазагоу большей частью свободна от
леса, но так как почва
в ней каменистая, она совершенно неудобна для земледелия. Вот почему
люди игнорировали ее и поселились около устья.
Селение Сянь-ши-хеза расположено на правом берегу Имана. На другом конце поляны около
леса находилось брошенное удэгейское стойбище, состоявшее из восьми юрт. Все удэгейцы
в числе 65
человек (21 мужчина, 12 женщин и 32 детей) бросили свои жилища и ушли на Вагунбе.
По отношению к
человеку природа безжалостна. После короткой ласки она вдруг нападает и как будто нарочно старается подчеркнуть его беспомощность. Путешественнику постоянно приходится иметь дело со стихиями: дождь, ветер, наводнение, гнус, болота, холод, снег и т.д. Даже самый
лес представляет собой стихию. Дерсу больше нас был
в соответствии с окружающей его обстановкой.
Проникнуть
в самую глубь тайги удается немногим. Она слишком велика. Путнику все время приходится иметь дело с растительной стихией. Много тайн хранит
в себе тайга и ревниво оберегает их от
человека. Она кажется угрюмой и молчаливой… Таково первое впечатление. Но кому случалось поближе с ней познакомиться, тот скоро привыкает к ней и тоскует, если долго не видит
леса. Мертвой тайга кажется только снаружи, на самом деле она полна жизни. Мы с Дерсу шли не торопясь и наблюдали птиц.